Буду продолжать рассказывать о второй половине дома. Вся остальная печь голландка вместе с топкой находилась в большой горнице. Что тогда здесь мне нравилось, это простенок зеркало, в которое я и в холод бегала босиком посмотреть на себя. Хорошо помню место, где висел отца нарядный сюртук, в котором он ездил на работу в кредитное общество и по делам в Челябинск. Вся праздничная одежда и та, что просто хранилась оставленной предками, укладывалась в сундуки, красиво отделанные железными полосками. Летом во дворе натягивали веревки и в жаркий солнечный день всё это добро, проветривалось.
      Как-то раз при таком мероприятии мать лежала в избе больная и сказала, чтобы я покараулила эти вещи, так как тогда часто из леса приходили цыгане и могли всё украсть. Нарядившись в мамину атласную кофточку от венчального костюма, я накинула красивую шаль и побежала к тёте Анне, которая жила по соседству и у нас во дворе была для вида калитка, чтобы к ним свободно ходить. Тётя Анна это отца и деда Павла сестра. Жила она с мужем, детей у них не было. Тётя Анна очень часто болела, из-за чего ей приходилось находиться дома. Дом у них с Кириллом, так звали её мужа, был похож на наш, но в уменьшенном виде. И так же все постройки, только все немножко меньше.
      Ну, вот так я, вырядившись, явилась к тёте Анне, та подхватила меня за косы и притащила к маме на расправу. В общем, об этой охране мама часто вспоминала с различными выводами, так как потом, через года два-три, всё это добро растащили все кому не лень. И стоило эти тряпки бабушки, прабабушки так беречь. Это так было обидно моей маме ведь и её крохи, которые были описаны, забраны тогда. Совсем не многие носильные её вещи, без которых она осталась раздетой, а опись велась для блезира, чем обманывали забитых тёмных людей, обирая по-воровски под именем закона. Моя мама, мне рассказывала, что она описанные вещи видела тут же на женах и родственниках членов комитета бедноты, которые действительно являлись бедными, а большая часть из них лодыри и пьяницы.
      Наш дом, когда я жила там казался хорошим и даже уютным хоть день и ночь с уютом дома дяди Павла. Но гораздо позднее поняла, его надо было давно таки бросить и переехать в Челябинск в ту маленькую квартиру, и Алексей мне то же самое говорил, когда я с ним беседовала в 1939 г., посетив его в Невьянске. Наша семья считалась не бедной, а жили хуже многих бедняков. Работали все взрослые точно каторжные. В доме не было приличных условий для отдыха, спали по полатям над голбцем печи, полу на допотопных кошмах, укрывались замызганными одеялами или старыми зипунами. Имелись, видимо когда-то кровати, но они как старьё вынесены в саманку, о которой скажу позднее.
      В горнице стоял старый буфет с посудой, используемой только по большим праздникам при гостях, стол и стулья. Вот и вся меблировка, если ещё не считать два сундука с нарядами предков хранимых до сотни лет. Как правило, к Пасхе мыли в кухне, горнице потолки, стены. Они были сделаны из хорошего дерева. Потолки имели вид, да и стены также, как полированного дерева. Потолки стелили из широких досок, как говорится без сучка и задоринки. Стены строились из брёвен, между ними прокладывались пазы изо мха, а сторона бревна, ложившаяся вовнутрь помещения, была тоже очень гладкой, чтоб можно хозяйке мыть, ну а пазы белили.
      Двор, дворовые постройки хлева, конюшни, сеновалы и загоны все были построены из дерева, но имели довольно удобный хозяйственный вид и размещение. Там, где со стороны кухни выходили два окна, от угла дома шёл небольшой заборчик до саманки, отгораживающий наш двор от двора тёти Анны. Около заборчика росло несколько деревьев бузины. В этом промежутке – от дома до саманки находилась яма, оборудованная для засыпки картофеля осенью – на семена весной. После заполнения необходимого количества картофеля, ляду ямы хорошо закрывали, чтоб во внутрь не проник воздух. Дальше ямы или хранилища находилась саманка, это своего рода складское помещение. Мама рассказывала в какую-то смутную пору там все домочадцы, и даже соседи прибегали спасаться.
      Саманка была, очевидно, построена с целью спасения добра от пожара, так как при деревянных постройках и тех условиях “пожарной охраны”, это бедствие было очень страшным. Стены саманки имели толщину, наверное, не менее сорока сантиметров, арматура обмазанная крепкой глиной, крыша железная, двери двойные и тоже из массивного железа, в общем, неплохое убежище. Ну а я, вспоминаю эту саманку, как склад, где по правой стороне стояли старые поломанные кровати с разным тряпьём, висели овчины, кожа из которой отец сам нам с мамой шил обутки и им с Алёшей бахилы.
      Обутки, в которых мы ходили с мамой до холодов, имели вид лаптей, только они из кожи. Я, да и мама ходили больше босиком от чего часто мучили цыпки меня, а у мамы репались пятки. Бахилы, это что-то вроде сапог, и отец с Алексеем в них работали. А для выхода, куда-либо, у них были сапоги. У мамы имелись ботинки, их она очень берегла. Мне помню, отец из города привозил ботиночки, туфли, но они оставались почти новыми, ведь я привыкла бегать босиком, да и ходить в них некуда. В этой саманке стоял керосин, смола, дёготь и весели хомуты, шлеи уздечки, сёдла и много всякого, что нужно в хозяйстве.
      За саманкой была калитка для прохода во двор тёти Анны, а направо шёл проулочек, через который загоняли скотину, гусей в загон. Там находились хлева, всё это за амбарами, погребом отгорожено от конюшни и сеновала, да где всегда было много соломы. В сторону двора от проулочка, стоял домик – погреб. Внутри его находилась яма, служившая летом и зимой холодильником. В яму можно спускаться только по лестнице, по которой мне лазить запрещали, чтоб я не упала. Да в яме делать нечего, разве что сметаны с творогом поесть. Ну, это надо подождать родителей, бывало, и полезла бы, но страшно
      Рядом одной постройкой и под одной крышей находились три отделения амбаров на высоте от земли, может чуть больше пол метра, видимо от сырости и другой какой-то напасти. В каждом отделении находилась своя дверь и ступеньки, а там сусеки, где всегда хранилось зерно или мука в установленном порядке. За амбарами ворота в загон, где были конюшни для лошадей, чтобы они в стужу не мёрзли. Отец за скотом и особенно лошадьми хорошо ухаживал. Тут же около ворот в конюшни был колодец и колода, из которой поили скот. Дальше стояла баня, она топилась по чёрному, но была сравнительно с баней тёти Анны больше в размерах, строили, наверное, из хорошего материала и создавались лучшие условия. Почему хочу нашу баню, с баней тёти Анны сравнить, а потому, что страшный отрезок моей жизни связан с баней покойной тёти Анны.
      За предбанником был забор, около него складывалась поленница дров, за тем под навесом хранился имеющийся инвентарь для работы в сельском хозяйстве. И опять забор, отделяющий соседский двор с этой стороны, продолжался до улицы и поворачивал, метров пять длиной, до наших ворот и калитки. У заборов вровень с их высотой укладывались поленницы дров, которые накрывались от дождя и снега. Ворота и калитка были деревянными, под небольшой над ними крышей. От калитки шёл метра три забор до загородки в виде палисадника, около дома со стороны улицы и нашего двора. Со двора в палисадник была в заборе дверца, через которую входили. Там росли несколько деревьев черёмухи и сирени, стояла скамейка, где можно посидеть и отдохнуть. Ну и крытое крыльцо со ступеньками.
      Такое было поместье у моих родителей, в котором жила и трудилась моя несчастная семья.
      В престольные праздники или Пасху у нас собиралось много гостей. Отец очень любил веселиться в компании и помню, очень часто пели с мамой. Она, как всегда при приёме гостей, была в бегах от печи с первой половины дома во вторую до стола гостей. Отец всё-таки её усаживал и говорил: «Давай Анюша споём». Я очень любила эти моменты – слушая пение родителей, сидя у отца на коленях. Не знали они тогда, какая их ожидает мука и страшно сведёт в могилы. Продолжали верить в добро, справедливость и продолжали решать свои семейные трудности.
      Алексею пришла пора подумать о женитьбе, а он всё суженную себе ищет не там, где бы надо, и стал лишнего выпивать, что приводило к неприятностям в семье. И до утра задерживался в гостях у вдовушки, у которой в доме взрослый сын почти одногодок с ним. Той вдове, крадче от отца, перенёс много приличных вещей, когда-то принадлежавших его покойной матери. Моя мама знала, к кому он ходил ночами, но, боясь скандала, молчала, тем более он грубо напомнил, что эти вещи не её и если скажет отцу он уйдёт из дома.
      Как-то, помню, в большой праздник, люди привели его очень пьяного и Алексей так бушевал, что отец вынужден был связать верёвкой, а мать плакала и просила не делать ему больно. Мне тогда, наверное, шёл пятый год, но я это хорошо помню, как сидела на крышке ямы для хранения на семена картофеля и тоже плакала. А во дворе сбежалось много народа, всем интересно посмотреть на чужое горе.
      И ещё, вспоминаю, один неприятный случай произошёл примерно через год уже со мной, но не из-за пьянки конечно, а семью перепугала сильно.
      За деревней около огородов росли несколько штук высоких тополей и в их тени мы, человек пять ребятишек, устроились поиграть, якобы в праздник с угощением. Варя моя подружка была старше меня года на два, но этой игрой я командовала. Сделали своеобразный стол, из разных листьев тарелочки, в которые красиво вырезали из очищенных корней белены разные фигурки, ну и угощались. Вкус белены немножко сладковатый. Я, видимо на правах командира, позволила себе съесть больше чем другие. И за свою жадность чуть не поплатилась жизнью.