Без отца нам стало ещё тяжелее. В избе, где мы жили последнее время перед отъездом, была божница с большими иконами. И мама, уходя в контору, чтоб узнать решение, оставят нас здесь или мы должны уехать, меня просила стать на колени перед иконами и молиться за хороший результат. Но, когда мама пришла в слезах я сказала, что бог такой же злой, как многие люди. И после такой мольбы я не стала верить в бога. Мама, оставляя нас одних на целый день. Убирала квартиру, стирала бельё жене директора, чтобы она помогла её оставить работать в совхозе, но всё напрасно.
      Мы стали готовиться к дальней поездке. А приготовления были очень тяжёлые и очень бедные. Совхоз, лошадь с кучером дал, чтоб нас довезли до станции, а там мы с большим трудом через сутки уехали до какой-то станции, где должна нам быть пересадка. И пока мы со своим багажом, мама с двумя детьми на руках и мешком на спине, в той страшной людской тесноте еле влезли в вагон, я сильно плакала от тяжести, и всё боялась потеряться. А в той толкотне 9-ти летней девочке, с тяжёлыми узлами, была большая угроза отстать.
      Поезд шёл медленно и останавливался очень часто.
      Много натерпелись нечеловеческой муки в этой поездке, но и в дальнейшем нас ждала жуткая смерть Ванечки и мамы. Вспоминая эти мучения семьи, невольно представляешь маму в этих безысходных мучениях. Жизнь великомученицы, моей мамы, трудно описать.
      Как я раньше сказала, мама была сирота по чужой воле отдана замуж, где пришлось работать похожей на рабыню. Она, конечно, была устремлена стать хозяйкой, что её во многом подвело. Когда решался вопрос: бросить хозяйство в деревне и переехать на постоянное место жительства в город Челябинск, она не очень хотела, а жаль. Сказались, видимо, её безграмотность и деревенское воспитание.
      А отец, тоже, тогда не оказался настойчивым в переезде на новое место. Со своими трудностями, и видимо хотелось стать богатым хозяином. Умирая, в минуты, когда к нему возвращалось сознание, говорил мне, что хотел сделать меня бароньей, а получилась – нищая, на грани смерти. Всех нас обнимал и наказывал, слушать маму и ей помогать. Он очень раскаивался во многих своих поступках связанных с бегством семьи, но было поздно. Маме выражал свою признательность за верность ему до конца жизни. Она, конечно, могла от него отказаться, как его родной сын Алексей, а мама пошла за отцом до конца.
      Теперь можно сказать, как надо было поступить моим родителям, чтобы спастись, не подвергать себя и детей ещё большему наказанию, и не испытывать такой жуткой смерти. Но они тогда многого не знали и я их винить, не берусь. Они столько безвинно выстрадали, скрываясь от деревенского произвола и действий того комитета бедноты, что мне и сейчас, через 70 лет, трудно вспоминать. А им, тем более, это всё пережить, глядя на умирающих маленьких детей от голода и холода в безысходном положении.
      Со страшными трудностями мы приехали до самой ближней станции – тогда называлась Шляпникова, теперь, – Каргаполье, с таким же названием Каргаполье, районного центра. До деревни Сухановой километров пятнадцать и мы дотащились до леса, а там нас мать троих оставила в избушке какого-то отшельника, или сторожа лесного массива. Все мы трое после более чем трудной дороги и голода, пока мать ходила, спали мёртвым сном.
      Это была уже осень, и начинались холода, и мама простудилась, при том, в деревне никто не хотел даже на порог пускать. Все надежды покойного отца, на память и благодарность к матери за её прошлую доброту ко многим односельчанам были напрасны. Люди относились к нам без малейшего внимания. Только одна Лукерья – это вдова дяди Кирилла с двумя детками, как я писала, пустила оборванных, грязных и вшивых обогреться, и потом пожить в бане по чёрному.
      Баня была очень маленькая, потолок длиной метра два с половиной и шириной полтора метра, две ступеньки около полка, лавка с метр под окошком. Окошко очень маленькое. Ну и не большая печка, которая топилась дровами, весь дым шёл в баню, почему и названа – по чёрному.
      Когда мы все трое лежали на полке, мать уговаривала не плакать и спуститься ниже на ступеньки, пока прогорят дрова и образуется уголь, от которого шло тепло, и мы могли там спать. Мать открыто всё еще стеснялась пойти по миру, но вынуждена многим говорить, что с детьми умирает с голода. Вот и сестра жены дяди Феди, через сорок с лишним лет вспомнила о том, что приносила в баню маме ведёрко свеклы, и я после такого упоминания, когда мы встретились в 1973 году, купила ей кулёк самых дорогих конфет. По всей вероятности были ещё тогда подобные “добрые люди”, но Ванечка и мама вскоре умерли от голода и холода.
      Когда мама лежала при смерти, в деревню приезжал Алексей к родным жены Зои. Лукерья маму пустила умирать на полатях, и мы с Витей сидели около мамы на краю русской печи. Мама умирала в полном сознании, она оправдывала Алексея за то, что он не зашёл с ней проститься. Говорит: «Он подумал, у меня тиф, и побоялся заразиться». Нам же с Витей, сказала, чтобы мы обратились к нему за помощью.
      В 1939 году мне пришлось после окончания ФЗУ в городе Челябинске поехать в гости к братьям по отцу Василию и Алексею. Говорю, пришлось потому, что меня из них никто не собирался приглашать. Просто было два месяца отпуска, а жить было не на что, решила исполнить материн предсмертный совет. Но этого делать не надо было.

      Когда и как умер Ваня, я не знаю, и мне неизвестно, где его мама похоронила. Лукерья истопила баню и нас с Витей отправила ночевать туда, когда готовила мамины похороны.
      Какой-то добрый человек взял Лукерьину колоду для поения скота, обтесал, вставил в концы стенки и получился гроб. Нас с Витей вывели попрощаться с мамой, когда гроб был уже поставлен на сани. Мы сильно ревели, вытирая слёзы и сопли замусоленными грязными рукавами. Одна из старушек сунула мне в руки белую тряпочку и сказала: «Плачьте дети, плачьте».
      Хоронить маму нас не взяли, а поехали два мужчины, дед, управляющий лошадью и несколько старушек.